Информагентство Ледокол продолжает публиковать серию статей из книги “Сталинское чудо” писателя Павла Краснова. В этих статьях речь пойдет о русском крестьянстве конца 19 века, его жизни после революции 1917 года и о результатах коллективизации конца 30-х годов прошлого века. Мы уверены, что та огромная работа, проделанная автором книги по сбору материалов, поможет Вам лучше понять всю остроту крестьянского вопроса в России и СССР.
Коллективизация – это первый в истории целенаправленный проект таких гигантских масштабов. Всего за 10 лет была кардинально изменена жизнь почти 130 миллионов человек. Поменялось почти всё – способ производства, технологии, социальная организация, социальные институты.
Опыта такого рода строительства в мире не имел никто. Это было столкновением с ещё непозанными законами общества и человеческой природы. Часто люди и большие сообщества вели себя совершенно не так, как это казалось бы логическим, а в ряде случаев просто иррационально. Например, кажется совершенно очевидным, что психически здоровый человек не может действовать явно против своих жизненных интересов. Например, крестьянин просто не может объявить забастовку и не засеять поле или не убрать урожай – что он будет есть? Оказалось, что может. Казалось безумным зарезать корову, как альтернатива тому, чтобы объединить с соседями в единое стадо и, грубо говоря, пить молоко вместе, ведь когда зарежут коров все – то молока не будет пить вообще никто. Системный анализ, социальная психология, теория игр, всё это было после, а тогда руководителям, не имевшим опыта управления гигантской страной приходилось изучать это на практике примерно также как учится плавать человек, брошенный в воду в шторм. Решения корректировались по ходу, исходя из результатов невиданного социального эксперимента, который не проводить тоже было нельзя.
Чтобы понять действия руководства СССР при Коллективизации, надо осознать то, что в конце 20-х – начале 30-х годов ХХ века государственный и партийный аппарат в деревне были очень слабыми и не имели ничего общего с мощной «тоталитарной машиной», контролирующей всё страну, как пытаются представить власть большевиков тех лет антисоветские пропагандисты. Партия большевиков в те годы не имела большого влияния в деревне.
Например, в октябре 1928 года из 1 360 000 членов и кандидатов в члены компартии только менее 200 тысяч были крестьянами. На 420 взрослых дееспособных крестьян приходился один член партии. Партийных ячеек было всего 20 700 [1] — одна на пятнадцать деревень.
Уровень грамотности и управленческих умений сельских коммунистов был катастрофически низким. В абсолютном большинстве это были бывшие красноармейцы, вступившие в партию во время Гражданской войны. Типичный пример такого сельского большевика это Макар Нагульнов из «Поднятой Целины» Шолохова – 4 класса церковно-приходской школы с соответствующим уровнем знаний, за плечами 3-4 года Гражданской, а до этого — три года в окопах Первой Мировой. В голове — дикая каша из «мировой коммунии», слепой веры в Ленина как вида доброго крестьянского царя, Маркса как пророка, написавшее святое писание. Самообразование в виде чтения газеты «Правда», отчаянные попыток читать и конспектировать «Капитал». Уровень общественно-политических знаний этих коммунистов в лучшем случае исчерпывался «Манифестом (Коммунистической партии, прим. ред)» Маркса и Энгельса и штампов из прочитанных большевистских газет и речей красных комиссаров.
Зато эти люди прекрасно умели выживать в любых обстоятельствах и обладали огромным желанием учиться и мессианской страстью построения нового общества. Упрямые, храбрые, стойкие, наивные и хитрые одновременно. Способ их руководства был чисто армейским – отдача команд и распоряжений, невыполнение которых приводило их в ярость.
Кроме них в партийном аппарате скопилось огромное количество случайных людей, вступивших в партию на войне под воздействием эмоций, карьеристов, жуликов, авантюристов, мелких властолюбцев и откровенных полудурков. После массовой демобилизации (РККА уменьшилась в численности примерно в 5 раз) не нашедшие себе места в армии полевые командиры Гражданской (в тех условиях основную войну вели именно они, а не генштабы) заполнили местные органы власти. Среди этих красных полевых командиров далеко не все были убеждёнными большевиками-коммунистами, много людей прибилось к Красной Армии по самым разным мотивам, начиная от поиска приключений и романтики, заканчивая случайностью и мотивами личной мести.
Совершенно очевидно, что власть в первую очередь доверялась тем, кто за неё воевал. Среди красных командиров оказался определённый (правда небольшой) процент классических бывших бандитов. Организовав местные банды во время беззакония Гражданской такие лихие граждане вовремя поняли, куда дует и сумели в правильное время заявить о лояльности Советской Власти. А что, был местный бандит, стал «красный партизан». Кстати, это вовсе не означает, что они были трусами или бездарями, нередко они лично были очень храбрыми авантюристами с понятиями о справедливости «честного разбойника» и совершили немало героических поступков и подвигов, защищая Родину от интервентов и их агентов-белогвардейцев, как широко известный Григорий Котовский. («Я знал т. Котовского как примерного партийца, опытного военного организатора и искусного командира. Я особенно хорошо помню его на польском фронте в 1920 году, когда т. Буденный прорывался к Житомиру в тылу польской армии, а Котовский вел свою кавбригаду на отчаянно-смелые налеты на киевскую армию поляков. Он был грозой белополяков, ибо он умел “крошить” их, как никто, как говорили тогда красноармейцы. Храбрейший среди скромных наших командиров и скромнейший среди храбрых – таким помню я т. Котовского. Вечная ему память и слава». И.В. Сталин, ПСС,т.8, прим. ред) После Гражданской они естественным образом оказались в органах государственной власти. Так бывает после всех гражданских войн. Были в среде сельских руководителей и замечательные люди – талантливые, скромные, справедливые, дисциплинированные, упорные и честные, но такие самородки тонули в огромной мутной массе прото-государственного аппарата, из которого только предстояло создать реально работающую государственную власть.
Органы государственного и партийного управления также были заполонены дореволюционными большевиками и большевиками, вступившими в Партию непосредственно перед Революцией (эти лихо оказались партийцами с дореволюционным стажем). Но даже если брать старых «большевиков-ленинцев» (в реальности это всего лишь мало что говорящий штамп), то лишь небольшой процент из них был действительно способен к государственной работе. Из того, что человек умеет ловко скрываться от полиции, печатать листовки в подпольной типографии и захватывать почту с телеграфом в нужный момент, нисколько не означает, что он способен к рутине государственного управления, где требуются совершенно другие качества. Хуже ситуация обстояла в местных Советах, где оказалось не просто огромное количество случайно попавших туда людей, но и откровенных врагов, порой даже не особо маскирующихся.
Чем должны заниматься местные органы власти и структуры компартии вообще и при коллективизации в частности и те, и другие организации тогда имели более чем смутное представление. Приведу только один пример из множества об уровне работы в местных советах. Из выступления крестьянки на съезде Компартии Белоруссии 1927 год: «Заместительница председателя сельсовета деревни Боровки Полоцкого округа и Полоцкого же района, когда председатель уехал на курсы, осталась замещать его. Председатель решил, что как же это так можно — бабе доверить печать, лучше уж он эту печать возьмет с собой… И вот он уехал, и с собой печать увез, а секретарь подумал: “если председатель своему заму печать не доверяет, стало быть и бумажки нельзя доверить”. И вот, он бумажки, получаемые из РИКа тоже начал прятать…» [2] И это было ещё ничего, просто курьёз в очень даже неплохом селе. Часто всё было намного печальнее.
Вот такой аппарат должен был строить новое общество на селе и проводить коллективизацию.
Именно этот аппарат несет ответственность за «социальный чернобыль» — голод 30-х. Сочетание непрофессионального, совершенно не налаженного аппарата управления, который только создавался и крайне слабо развитой связи (даже телеграф имелся далеко не в каждом городке) при чрезвычайно плохих дорогах приводил к тому, что огромная страна была плохо управляема.
Всё это усугублялось крайне низким уровнем грамотности населения, которое только училось читать и писать. Уровень правовой грамотности был ужасающим – наследие царского режима аукалось ещё очень долго. Например, полицейский урядник в «России, которую мы потеряли» был почти что царь и бог, он мог арестовать любого подданного низших сословий без всяких обвинений, держать не просто несколько суток, а неделями под арестом, зверски избить без малейших для себя последствий. От околоточного зависело даст он паспорт крестьянину или нет, от чего зависело сможет он пойти на заработки, а районное полицейское руководство было вовсе небожителями – одного решения полицмейстера было достаточно, чтобы фактически бессрочно сослать человека низших сословий в Сибирь. Царская полиция и местные власти были тотально коррумпированы на уровне стран «третьего мира». Темные и забитые крестьяне традиционно боялись государственной власти, любой чиновник был для них господином. Люди не знали своих прав, чем при первой возможности пользовались любые самодуры. Местные власти отлично знали о крайне плохой связи провинциальной с центральными властями и широко пользовались этим испокон веков — «пока до Москвы дойдёт», «до царя далеко».
Случаев хамского поведения советских чиновников было немало. Без образования резервной системы связи и связи с народом ситуацию было разрешить невозможно. По сути, события 1936-1939 годов были борьбой партийно-государственного аппарата, стихийным образом сформировавшегося после Гражданской и дисциплинированного и вполне высококачественного госаппарата нового типа, целенаправленно создаваемого Сталиным. На стороне антисталинской платформы к ним примкнули для борьбы против общего врага самые различные силы – от битых противников в Гражданскую, до сторонников других направлений строения социализма. Тогда противоборство вылилось в кровавую фазу в виде репрессий, но, к счастью, не развернулось в ещё одну гражданскую войну, на что надеялись на Западе.
Традиции, сложившиеся в результате Гражданской тоже были тяжёлым наследием. Например, до начала 30-х годов председатель сельсовета мог произвольно арестовать крестьянина на несколько дней. В ситуации повального бандитизма, когда был один милиционер на несколько деревень это было единственным способом хоть как-то стабилизировать ситуацию, но уже к началу 30-х это стало совершенно нетерпимым. Когда это право было отменено, то до многих деревень запреты Правительства не дошли из-за очень плохой связи или же просто были проигнорированы местными властями. Более того, начали арестовывать граждан даже председатели колхозов, что вполне однозначно попадало под действие Уголовного кодекса. В результате развернулась целая кампания обуздания распоясавшихся председателей сельсоветов и других местных начальничков.
Это увы, было типично для страны тех лет – из-за отвратительно налаженной связи симптом запускался до затяжной болезни, которую лечили штурмовщиной, нередко переходившей всякие разумные границы. Через некоторое время это создавало новую болезнь, с которой власти боролись очередной кампанией штурмовщины. Следует сказать, что такой подход решения проблем характерен для русской национальной психологии. В течение более чем полутора тысячелетий характер земледелия в русском климате диктовал долгие месяцы вынужденного безделья или относительного отдыха но в то же время требовал предельного напряжения сил при севе и уборке урожая, когда надо было успеть в течение нескольких недель сделать то, на что в других странах уходило несколько месяцев более размеренного труда. Советская Власть приложило немало сил для искоренения или хотя бы заметного смягчения этого недостатка, о порочности такого подхода много писали газеты и журналы тех лет, проводились курсы управленцев и т.д., но эта чрезвычайно укоренённая в национальной психологии традиция только несколько смягчалась, при любом удобном случае проявляясь снова и снова.
Таким же образом началась очередная всесоюзная кампания – Коллективизация. Мы уже достаточно обсуждали её абсолютную необходимость для выживания страны. Решения были приняты и ориентировочные расчётные числа были направлены на места для претворения планов в жизнь.
С 1927 года вполне успешно велась весьма активная коллективизация, в колхозы вступали, за очень редкими исключениями, совершенно добровольно. Вовсе не потому, что крестьянам настолько по душе был коллективный труд, а потому что это было весьма выгодно: государство активно поддерживало новые колхозы только что появляющейся техникой и сельхозорудиями по очень льготным ценам, да ещё в рассрочку, налоговыми льготами, льготным кредитованием, сельскохозяйственной методической литературой и чрезвычайно ценными в тех условиях консультационными услугами сельскохозяйственных специалистов, высококачественными семенами удачных сортов, посылало культработников. По всей стране открывались новые больницы, детские сады и школы, но в первую очередь они открывались в колхозах.
Продолжение следует….
Павел Краснов
Литература:
[1]Л. Мартенс, Запрещенный Сталин, М: Яуза: Эксмо, 2010, p. 82.
[2]И. Курков, «Женщины беларуси в «эпоху коллективизации» (По документам ЦК КПБ),» Arche, альманах «Деды», выпуск 5, no. 3, 1999.
[3]Коллектив авторов Института экономики АН СССР, Создание фундамента социалистической экономики в СССР (1926—1932 гг.), т. 1, Москва: Институт экономики АН СССР, 1977.
[4]R.W.Davies, The Industrialisation 01 Soviet Russia 1: The Socialist Offensive; The Collectivisation 01 Soviet Agricu/ture, 1929-1930, Cambridge, Massachusetts: Harvard University Press, 1980, p. 218.
[5]L. Viola, The Best Sons 01 the Fatherland: Workers in the Vanguard 01, New York: Oxford University Press, 1987, p. 91.
[6]И. Н. А., Коллективизация и раскулачивание /начало 30-х годов/, Москва: Интерпракс, 1994.
[7]С. И.В., «Головокружение от успехов,» Правда, no. 60, 2 3 1930.[8]К.-М. С.Г., Советская цивилизация, vol. 1, Москва: Алгоритм, 2008.
[9]И. Н.А., Классовая борьба в деревне и ликвидация кулачества как класса (1929-1932 гг.), Москва: Институт Истории АН СССР, 1972, pp. 40-41.
